В нашей стране решили утвердить список самых выдающихся беларусов в истории. Некоторые имена уже известны: Евфросинья Полоцкая, Кирилл Туровский, Франциск Скорина, Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович, Константин Заслонов, Петр Машеров. «Это те люди, которые не то что не вызывают противоречий у разных политических групп — они, наоборот, объединяют беларусскую нацию. И это колоссальный вклад за последнее время нашей исторической политики», — заявил историк-пропагандист Вадим Гигин. Однако в отношении одного из них фраза «не вызывает противоречий» — большая натяжка. На самом деле к Петру Машерову вопросов немало, результаты его деятельности на посту главы БССР очень неоднозначны, а за некоторые его решения откровенно стыдно. Объясняем почему.
В биографии Петра Машерова много страниц, которыми можно и нужно гордиться. Он боролся с нацистами в партизанском отряде, получил звание Героя Советского Союза. На посту руководителя БССР (1965−1980) поддерживал многих представителей беларусской культуры. Лоббировал интересы Беларуси на союзном уровне (во многом благодаря ему Минск получил звание «Город-герой»). В годы его нахождения у власти БССР переживала значительный экономический подъем. Да и в целом — в отличие от многих предшественников и преемников — Машеров был интеллигентным, приятным и даже харизматичным человеком. Однако при этом он совершил ряд неодназначных поступков, о которых пойдет речь ниже.
Русификация и закрытие беларусских школ
Русификация началась еще до прихода Машерова к власти. Поворотным моментом был 1958 год. Тогда в Минске было восемь беларусских школ. Однако родителям разрешили выбирать, в школу с каким языком обучения отдавать детей. После этого родители лишь четверых первоклассников попросили обучать их детей на родном языке. А в 1959-м глава СССР Никита Хрущев заявил на ступеньках главного корпуса БГУ: «Чем скорее мы все будем говорить по-русски, тем быстрее построим коммунизм». Когда в том же году тогдашний лидер БССР Кирилл Мазуров выступил по-беларусски, Хрущев возмутился этим фактом.
Машеров не имел к этому никакого отношения. Однако вытеснение беларусского языка с тех позиций, которые он еще занимал, особенно усилилось после его прихода к власти.
Количество школ с беларусским языком обучения постоянно уменьшалось. После реформы 1958-го процент детей, учащихся в беларусских школах, упал до 70%, а еще через 10 лет, когда Машеров правил уже три года — до 51%. Причем треть школьников в БССР не учили беларусского языка даже как предмет — в те годы это разрешалось, в Минске таких было и вовсе 90%. Во времена Петра Мироновича в столице не было ни одного ребенка, который бы учился полностью по-беларусски, первая такая ученица появилась лишь в 1982-м. К середине 1980-х беларусскоязычных школ осталось лишь 23,1%, причем только в деревнях.
Уменьшалось и количество книг, которые выходили на родном языке. В 1965 году, когда Машеров занял должность, их было 31%. К 1981-му на беларусском в БССР выходило лишь 10,1% произведений художественной литературы (предположим, что общий процент книгопечатания на беларусском был схожим). Упало и количество газет на беларусском языке: только за первые пять лет правления Машерова — с 57 до 38%.
Аналогичная ситуация наблюдалась и в других сферах. На русском языке озвучивались фильмы, работали почти все театры (за исключением нескольких). Беларусский язык почти не употреблялся чиновниками ни в делопроизводстве, ни в повседневной работе. С возмущением об этом заговорили в 1989-м, но характерна эта ситуация была уже во время Машерова.
Разумеется, у этого имелись свои причины. Именно в 1960–1970-e произошло массовое переселение сельских жителей в города. А города уже были русскоязычными — особенно благодаря политике унификации в СССР и переселенцам со всех уголков Союза, которые приехали после войны восстанавливать Беларусь. В такой городской среде беларусский язык стал ассоциироваться с деревней, с чем-то архаическим, отсталым и непрестижным, что хотелось скорее забыть.
Но Машеров не только не делал ничего, чтобы этому противостоять, но и личным примером поддерживал этот тренд. «Русіфікацыя не спынялася… Працэс гэты не быў стыхійны. Ён заахвочваўся пры сарамлівым замоўчванні многіх. Беларускі настаўнік, які добра ведаў родную мову (паэму „Сказ пра Лысую гару“ чытаў на памяць з выдатным вымаўленнем), Машэраў ніводнага разу — ні на адным пленуме, нарадзе, з’ездзе, сесіі, урачыстым пасяджэнні — не выступіў па-беларуску. I ў прыватнай размове з намі, пісьменнікамі, не ўжываў яе… <…> Машэраў як быццам дэманстраваў сваю рускасць. I гэта дзейнічала мацней за любыя пастановы — такі прыклад першай асобы ў рэспубліцы. Акрамя нас, пісьменнікаў, ніхто не выступаў па-беларуску — ніводзін ідэолаг усіх рангаў — ад ЦК да райкомаў, міністр культуры, нават нашы калегі з іншых творчых саюзаў», — отмечал в дневнике писатель Иван Шамякин, который, к слову, был коммунистом и в целом относился к руководителю БССР с симпатией.
Фотохудожник Георгий Лихтарович вспомнил лишь одно публичное выступление чиновника по-беларусски. «На маёй памяці адзін раз на нейкім мерапрыемстве ён зрабіў даклад на беларускай мове. Але, відаць, атрымаў зверху не надта добрыя водгукі, і больш яе не ўжываў. Машэраў, як і астатнія кіраўнікі Савецкай Беларусі, стараўся перавыканаць маскоўскія заданні па ўсіх параметрах: і па пастаўцы бульбы, і па русіфікацыі», — комментировал он, добавляя, что «з беларусаў паспяхова рабілі савецкіх людзей».
Такого же мнения был и драматург Алесь Петрашкевич, работавший в аппарате под руководством Машерова. «Падтрымлівалася ў асноўным толькі культура народна-лапцюжная, этнаграфічная. Што-што, а гэта ўжо мне вядома. Бадай што Пётр Міронавіч, пры ўсёй яго адукаванасці і інтэлігентнасці, падзяляў ідэю зліцця ўсіх моваў у адну вялікую і магутную, а культуру будучага бачыў у выглядзе нейкага кангламерату культур, што спачатку ўзбагачаюць адна адну, а потым і зусім зліваюцца ў нешта адно яркае і грандыёзнае», — писал он в мемуарах.
Попытки противостоять такой политике блокировались. Когда в 1969 году будущий классик беларусской литературы Алесь Рязанов потребовал восстановить обучение в БГУ на беларусском языке (он учился на филологическом факультете) и стал собирать подписи, его оттуда исключили.
С репутацией Машерова как русификатора спорил разве что поэт Геннадий Буравкин, который в 1978-м возглавил Белтелерадио БССР. «Ён вельмі мяне падтрымліваў. Аднойчы спытаў: „Может, ты обижаешься, что я с трибуны не поддерживаю тебя в твоих делах по беларусизации телевидения? А ты пойми — не могу я открыто поддержать. Как только поддержу, я не буду тут работать. Меня Москва уберет. А ты «рабі». Все знают, что я тебя поддерживаю. Чиновники — очень опытный и хитрый народ! Они не осмелятся тебя тронуть“», — вспоминал Буравкин.
Однако отсюда следует, что руководитель БССР ждал возможности для беларусизации телевидения 13 лет, да и сам боялся делать конкретные и публичные шаги. С точки зрения собственной карьеры это был для него абсолютно правильный ход. А вот с точки зрения Беларуси и ее национальных интересов — откровенно гибельный.
Вера ученым и проблемы с природой
Мелиорация — в простом понимании осушение болот для получения урожайных сельхозземель — проводилась в БССР еще до Машерова, но получила новый импульс в 1966 году. Инициативу проявили на местах, передали предложения в Москву. За три месяца до пленума КПСС, на котором этот план должны были утвердить, его отправили на рассмотрение и в Беларусь. В фокусе были полесские болота.
«К столь масштабному осушению наука не готова. Все наши показатели базируются на данных Минской болотной опытной станции. Других у нас нет. Есть опасность, что наши выводы окажутся некорректными для Полесья», — заявил во время дискусии Степан Скоропанов, министр сельского хозяйства БССР и один из инициаторов мелиорации (кстати, он родной дядя нынешнего главы Академии наук Владимира Гусакова). Однако в завершение Машеров, присутствовавший на встрече, заявил, что перед пленумом в Москве состоится встреча с учеными и на ней можно обсудить спорные моменты. Но тут же дал понять, что в целом все решено: «проектные объемы осушения будем принимать», так как их целый год разрабатывали в Москве.
На встрече с секретарем ЦК КПСС Федором Кулаковым Скоропанов, как вспоминал позже, заявил, что ведущими звеньями мелиорации являются вода и питание растений. «Между тем проект программы концентрирует внимание только на одной воде (орошении, осушении), что обесценивает всю программу», — подчеркивал он. Кулаков на это парировал, что удобрять будут позже, а когда беларусский министр предложил соотнести объемы мелиорации с наличием удобрений, секретарь ЦК «в грубоватой форме» его отсек. В итоге пленум состоялся, и программа мелиорации была принята.
По словам Алеся Петрашкевича, Машеров был счастлив, когда получил огромные деньги на преобразование Полесья. «Злосным і раздражнёным ён быў, калі невялічкая групка пісьменнікаў і навукоўцаў выступіла супраць загубы краю. Ён не мог зразумець, як гэта адукаваныя, інтэлігентныя творцы не могуць зразумець і прыняць таго шчасця, якое ён нясе людзям спрадвеку забітага Палесся, якое вякамі гніе ў балоце», — писал мемуарист.
Разработчикам плана глава республики верил. «Кто будет нарушать рекомендации — сразу кладите партбилет на стол», — заявил Машеров представителям полесских районов на одном из заседаний.
Однако результаты оказались спорными. За двадцать с лишним лет, к 90-м, всего мелиорировали около 1 млн гектаров торфяных болот и 2 млн гектаров «перидически переувлажняемых», то есть заболоченных почв. Это половина всего беларусского Полесья, которое занимало 6 млн га. Первое время продуктивность осушенных земель была выше среднего, но со временем стала падать. Как писал потом Скоропанов, это объяснялось в том числе и тем, что сначала под осушение попали более плодородные торфяные почвы, которые и давали хорошие урожаи. Но по мере расширения площади мелиорации все большую долю составляли менее плодородные заболоченные почвы. Да и на бывших торфяниках содержание азота в земле падало. В итоге продуктивность резко уменьшилась и в 90-е стала даже ниже, чем на обычных, неосушенных почвах.
Таким образом, эффект мелиорации оказался кратковременным. А вот воздействие на природу — чрезвычайно сильным.
«У моей родной деревни Горск было когда-то огромное Польское болото: редкий кустарник, белый мох, под ним трехметровый торфяник, на окраинах булькающая бездонная трясина. Даже это болото часто пересыхало так, что за сеном туда ездили на возах. Что же стало с болотом, глубоко осушенным? Черная буря! Она повисла над деревней Горск в 1969 году, когда по Польскому болоту проложили глубокие каналы», — писал журналист и публицист Анатолий Козлович. В своих публикациях он приводил примеры обмеления рек, осушения почв, закинутости мелиорационных каналов. Да и Скоропанов констатировал, что теперь в Беларуси на месте болот есть торфяные карьеры по 300 тысяч гектаров — «не лучшая визитная карточка республики».
Иван Лиштван, руководивший Институтом торфа Академии наук Беларуси, признавался, что для успеха мелиорации были нужны крупные водохранилища, чтобы аккумулировать паводковую и весеннюю воду. Эти водохранилища позволяли бы регулировать водный режим. Однако было сооружено только 50% от необходимых. Поэтому системы двойного регулирования часто не работали.
«Ён (Машеров. — Прим. ред.) быў сканфужаным, абураным і гнеўным на псеўданавуку і вучоных-меліяратараў, калі праз некалькі гадоў зразумеў, што загубіў цэлы край, нанёсшы яго прыродзе непапраўную шкоду, не атрымаўшы таго эфекту, на які разлічваў. А разбуранай апынулася не толькі прырода, але і спрадвечны ўклад жыцця палешукоў, іх традыцыйная культура, іх мараль», — писал Алесь Петрашкевич.
Григорий Вечерко, помощник главы БССР (и дедушка Франака Вячорки, помощника Светланы Тихановской), считал, что попытки осушения болот без сооружения систем двойного регулирования водного режима предпринимались вопреки требованиям Машерова. Вечерко-старший намекал, что его шеф считал виноватым в результатах мелиорации главу правительства Тихона Киселева (после смерти Петра Мироновича он возглавил БССР). Но это уже выглядит как попытка переложить ответственность на чужие плечи.
Кстати, родные Машерова доказывали обратное. «Он критику всю на себя брал. Поэтому когда были перекосы с мелиорацией и стало ясно, что это ошибка ученых, — папа взял на себя их вину, потому что он руководитель, он давал добро», — рассказывала Наталья Машерова, дочь политика. Впрочем, задним числом это мало кого интересовало: загубленной природы уже было не вернуть.
Снос Немиги и попытка уничтожить Верхний город
Русификацию можно считать политикой Москвы, мелиорацию — ошибками ученых. Но уничтожение центра Минска — абсолютно на совести Машерова.
В первую очередь речь идет о Немиге — одном из исторических центров столицы с «узкими, изломанными в плане улицами», который уцелел в годы Второй мировой войны. Еще в 1944-м архитекторы предлагали разгрузить центральную улицу (современный проспект Независимости), построив дублирующую магистраль, выпрямив и расширив улицу Немига, осевую в том районе.
Эта идея и стала реализовываться при Машерове. Возможно, свою роль сыграл пример Москвы, где в 1964—1968 годах были частично уничтожены переулки и улицы старого Арбата, а по ним прошел проспект Калинина (теперь Новый Арбат). Это полностью соответствовало представлениям Машерова об архитектуре. Так, в 1967-м руководитель БССР посетил украинскую столицу. «На примере Киева можно говорить о нашей перспективе, о том, что мы должны делать», — заявил чиновник. Для него широкий киевский Крещатик выглядел образцом.
Уничтожение Немиги началось во второй половине 1960-х, в первые годы руководства Машерова, и сразу вызвало протесты интеллигенции. Первым в ЦК пришло письмо от сотрудников Института физики Академии наук — более 150 подписей. «Потым такія пісьмы пайшлі касякамі. Усе яны збіраліся ў мяне, а я не ведаў, што з імі рабіць, бо быў згодны з іх аўтарамі», — писал Алесь Петрашкевич, который тогда работал в соответствующем секторе ЦК.
С обращением ученых он пришел к Машерову. «Даўшы маёй папцы неабходнае паскарэнне, каб яна магла прыехаць да мяне па паліраваным стале, ён вельмі адчужана і незадаволена сказаў: „Няхай фізікі займаюцца фізікай, а лірыкі — лірыкай! А калі некаму з іх шкада клапоўнікаў на Нямізе, няхай пераселяцца туды з сваіх шыкоўных кватэр. (Відаць, ён лічыў, што фізікі і лірыкі жывуць у шыкоўных кватэрах). Думаю, што жыхары Нямігі пярэчыць супраць абмену не будуць. Так і скажыце аўтарам гэтых пісем“», — вспоминал Петрашкевич. Довольно лицемерное заявление, ведь до состояния «клоповников» дома на Немиге довели сами власти, десятилетиями их не ремонтируя.
В 1969-м к Машерову обратились представители Общества по охране памятников и сообщили, что без согласования с ними начался снос зданий конца XVIII — начала XIX века. Власти ответили: по Генеральному плану Немига будет главной улицей для сквозного движения, поэтому сохранение старых построек на ней нежелательно и невозможно.
При Машерове хотели снести даже здание Купаловского театра и сквер рядом с ним, создав на этом месте площадь. Спас их Зенон Позняк. В 1969 году он написал статью, которую вместе с ним подписал художник Лявон Борозна. Она появилась в московской газете «Правда» — с помощью поэта Геннадия Буравкина, тогда беларусского корреспондента этого издания. Будущий лидер БНФ придумал оригинальный ход. «В этом здании состоялся не один исторический форум, в нем на первом Всебеларусском съезде Советов выступал Яков Михайлович Свердлов, по поручению Владимира Ильича Ленина приветствовавший рождение Беларусской Советской Республики», — отмечалось в статье. Позняк и Борозна также предлагали не сносить Немигу, а проложить автомагистраль по подземному туннелю.
Публикация на страницах «Правды» в СССР традиционно была обязательным руководством к исполнению. «Увесь ЦК бегаў, як ашпараны <…>. Усе дрыжэлі, панаваў вэрхал і шок. Артыкул выратаваў тэатр Янкі Купалы, яго ўжо планавалі знесці. І сквер, што побач, лёг бы пад сякерай», — рассказывал Позняк.
«Мне пасля распавядалі сведкі, што калі артыкул прачытаў Машэраў, то проста ашалеў: ён цяпер не мог знішчаць Нямігу, — говорил он в другом интервью. — Ён крычаў: „Мы не ведаем, хто такі Пазняк, але ведаем, хто такі Баразна!“» Но в итоге спасти Немигу не удалось — лишь оттянуть ее разрушение на три года: «Казалі, Машэраў пакляўся: усё роўна зруйную! І зруйнаваў», — вспоминал потом лидер БНФ.
Этому предшествовала трагедия. Лявон Борозна, который продолжал выступать против разрушения исторического центра (организовывалась даже акция протеста), погиб при странных обстоятельствах 15 августа 1972 года. В кинотеатре хулиганы пристали к девушке, он вступился, потребовал остановить сеанс и выгнал их из зала. Они при этом якобы пригрозили ему «разобраться с ним и его беларусским языком», потом подстерегли у выхода и напали. Борозна дал сдачи, но дальше один из бандитов пырнул его ножом, и художник скончался. Зянон Позняк был уверен, что сцена в кинотеатре была подстроена и все это провокация КГБ, так как убийцы якобы были сыновьями полковника этого ведомства. А сразу после гибели Лявона Борозны власти снова начали разрушать Немигу. В итоге по древнему району прошла магистраль, которая навсегда разорвала исторический центр города на две части.
И это был еще не конец. В 1970 году появился план, предусматривающий снос Верхнего города и Троицкого предместья. Его разработали архитекторы Сергей Мусинский, Дмитрий Кудрявцев, Юрий Григорьев, Юрий Шпит, Юрий Градов, Леонид Левин. Тогда эта идея не была реализована. К ней вновь вернулись в конце 1970-х.
«У зале бюро ЦК былі развешаны прыгожыя малюнкі і планы „рэканструкцыі“ Верхняга горада. Тут жа на шырокім стале стаялі макеты і фрагменты макетаў горада. <…>. Сабраліся айцы горада, кіраўнікі сталічнай вобласці і, вядома ж, „цвет“ саюза „зодчых“. Выйшаў са сваёй бакоўкі Пётр Міронавіч і члены бюро ЦК. Настрой у яго быў цудоўны. Гэта адразу ж перадалося іншым», — писал Алесь Петрашкевич, который в 1976—1979 годах был заведующим отделом культуры ЦК КПБ.
По его словам, главный архитектор города Юрий Григорьев сделал доклад, выступили и его коллеги. «Асноўным „высокородным“ памкненнем вандалаў было жаданне „распахнуть“, як яны казалі, Цэнтральную плошчу (сёння — Кастрычніцкая плошча) на пойму Свіслачы, зялёную зону, Мінскае возера, а галоўнае — на забудову Паркавай магістралі (проспект Победителей. — Прим. ред.). Архітэктары даказвалі, што такой „распахнутой“ плошчы яшчэ няма нідзе ў свеце, што гэта будзе нейкая своеасаблівая аглядальная пляцоўка навакольнага хараства, якое яны абяцалі стварыць. На месцы зруйнаванага Верхняга горада планавалі збудаваць лесвіцу з фантанамі, „як у Пецяргофе“», — вспоминал Петрашкевич.
По словам мемуариста, в ЦК опять пошли письма с протестами, но Машеров не спешил отказываться от своей идеи и настаивал на сносе Верхнего города. Район в итоге спасло не чудо, а несколько лет усилий множества беларусов.
«Мы ўкладалі ў справу ўсе сілы, пісалі лісты, я ездзіў у Маскву. У Траецкім прадмесці я быў у кожным доме, у кожнай кватэры — збіраў подпісы. У апошні момант мы ўсё ж такі прыпынілі разбурэнне прадмесця. Гэта была вялікая барацьба, таму калі штосьці засталося ў Старым горадзе, то дзякуючы нам», — рассказывал потом Зенон Позняк.
Алесь Петрашкевич также утверждал, что приложил к этому руку, пойдя на авантюру. «Знайшоў геадэзіста <…>. Той даволі аператыўна зрабіў планшэт, з якога вынікала, што можна будзе ўбачыць з плошчы, калі разбурыць Верхні горад. Аказалася, калі гэта зрабіць, то можна будзе бачыць глухую сцяну манастыра, царкву і комін (трубу. — Прим. ред.) старой кацельні другой клінічнай бальніцы <…>. Пётр Міронавіч з паўгадзіны моўчкі разглядаў то планшэт, то макет. Курыў адну цыгарэту за другой. А потым толькі і сказаў: ну, ладна…»
После этого Машеров еще несколько раз встретился с архитекторами, художниками, историками и писателями (в том числе с Владимиром Короткевичем), которые в один голос отстаивали Верхний город и в конце концов смогли убедить его отказаться от идеи сноса.
Но окончательно продавить минское начальство удалось опять же только через Москву. Столичная интеллигенция активно боролась против разрушения застройки площади Свободы, где проектировали новое здание Купаловского театра. Известный дом Свободы, 4 должны были снести еще в июне 1979 года. Но после того как в защиту здания в ноябре того же года выступила газета «Правда» — заметку опубликовал писатель и журналист Иван Новиков, — весь Верхний город наконец-то оставили в покое.
Читайте также
